Программа

Автор доклада вновь обращается к полемике о старом и новом слоге российского языка в начале XIX в. Слова-символы или «жупелы» (по определению Ю.М. Лотмана и Б.А. Успенского), в которых А.С. Шишков видел результат порчи языка современными писателями-карамзинистами и против которых боролся, были проверены по «Словарю Академии Российской» (1789-1794 и 1806-1822). Как выяснилось, типичные «карамзинизмы» (трогательный, чувствительный, утонченный, влияние) вполне приняты Словарем - самым авторитетным на тот момент кодификатором русского литературного языка. Напротив, слово наитствовать, которым автор «Рассуждения о старом и новом слоге» предлагал заменить «влиять», маркируется как малоупотребительное. Шишков не отрицал, что ненавистные ему слова, результат французского влияния, вошли в общее употребление, иногда в тексте трактата он даже приводит их толкование по Словарю, но считает такую «укорененность» печальной и пагубной. Сравнение литературных программ Шишкова и Карамзина показывает, что первый ориентируется на созданную им умозрительную литературную норму, тогда как Карамзин – на вкусы современных читателей.

Большое стихотворение Анны Буниной не становилось объектом внимательного анализа, которого оно достойно по резкому своеобразию, выделяющему его на фоне других «женских» сочинений начала XIX в. В докладе будут проанализированы культурные практики и поэтические тексты, повлиявшие на разработку темы; особенности авторской репрезентации, определившие литературную судьбу Буниной; а также вероятные отражения ее «автопортрета» в позднейших текстах.

Короткое сообщение имеет целью указать на один из возможных и еще не изучавшихся источников сюжета гоголевской комедии и одновременно продемонстрировать, как Гоголь работал с конкретикой, тем или иным образом попадавшей в поле его зрения, и как выходивший из-под его пера текст далее сам моделировал реальность.

А.С. Хомяков известен не только своими философскими и богословскими трудами, темпераментом азартного спорщика и удивительной фотографической памятью. Его репутация в глазах современников включала еще одно качество – веселость, склонность к шуткам и розыгрышам, которыми Хомяковы, Киреевские, Свербеевы, Елагины славились на всю дворянскую Москву. В докладе я подробно расскажу об одном из таких розыгрышей, устроенном 1 апреля 1839 г. Я попытаюсь ответить на вопросы: какую роль в устроенной шутке играла философия? Насколько обидным мог быть знаменитый хомяковский юмор? Как высокие умственные материи становились частью светских практик, в которые были вовлечены старшие славянофилы?

… Где литератор перестает быть записчиком и делается выдумщиком, там исчезает между ним и обществом всякая связь (Лесков, Русские общественные заметки, 1869). Жанровое своеобразие «Печерских антиков» (1883) более всего очевидно, если, с одной стороны, читать их в ряду современных им и чуть более поздних «городских» киевских типологий (Ясинский, Куприн), а с другой, – представлять собственно генезис, историю создания этого текста. «Антики» писались для «Киевской старины» - нового на тот момент журнала с достаточно широкой программой (помимо исторических исследований здесь предполагалась публикация материалов из устной истории, местного фольклора и т.д.), а редактор и заказчик этого текста – профессор кафедры истории раскола Киевской духовной академии Ф.Г. Лебединцев. Первоначально «Антики» задумывались как очерк под названием «Царский немоляк» (другой вариант: «Старец Малафей и его отрок»), и уж затем превратились в «собрание анекдотов» про сказочных («античных») киевских богатырей и неканонических праведников. Что до литературного контекста, то сам Лесков, объясняя свой замысел Лебединцеву, писал – буквально – про «побасенки» (по Гоголю): «я не историю даю, а просто веселую штучку, кое-что, “пель-мель с горошком”». Эйхенбаум указывает на польскую и украинскую традицию (того же Гоголя, а также Крашевского и Сырокомлю), а сам Лесков в «Старинных психопатах» дает конкретную отсылку – это польская народная книга апокрифов о «пане Коханку» - Кароле Станиславе Радзивилле. Наконец, мы попытается читать «Печерских антиков», поверяя городские реалии свидетельствами киевских мемуаристов и содержанием журнала «Киевская старина» 1882-1883 гг. В конечном счете, если вернутся к смыслу эпиграфа, Лесков, в самом деле, записчик – записчик тех самых выдумок, апокрифов, устной городской истории.

В докладе речь пойдет о до сих пор не изученной картотеке А.Н. Лескова, включающей два раздела - хронологическую роспись основных событий литературного и жизненного пути отца и предметно-именной указатель, с ключевыми, по мнению составителя, понятиями и именами, важными для жизни Н.С. Лескова. Сообщение будет посвящено принципам организации и логике фильтрации собранного А.Н. Лесковым материала. Основная часть была использована сыном писателя в книге "Жизнь Николая Лескова: По его личным, семейным и несемейным записям и памятям", М.: Гослитиздат, 1954. Особое внимание будет уделено фактам и обстоятельствам, зафиксированным в картотеке, но не вошедшим в книгу.

В докладе пойдет речь об эволюции восприятия опер Моцарта („Cosi fan tutte“, «Дон Жуан»,«Свадьба Фигаро» и «Волшебная флейта») в дневниковых записях, поэзии и прозе Михаила Кузмина 1900-х – 1930-х гг. Музыкальные образы Моцарта становятся знаками эмоциональных состояний, психологических переживаний и мимолетных настроений персонажей или самого Кузмина как автора дневниковых высказываний. В образах музыки Моцарта кодируются также формы и фазисы любовного чувства, которые испытывают герои, проецируемые автором на оперных персонажей.

В докладе пойдет речь о ключевой загадке позднего стихотворения Георгия Иванова «Ликование вечной, блаженной весны…». Будет предпринята попытка ответить на ключевой для понимания этого стихотворения вопрос: кому подражают в финале Гумилев и сам Иванов, «попарно» гуляя по берегу Невы?

В докладе рассматривается реплика безымянного персонажа из «метатекстовой» части пьесы Давида Самойлова «Живаго и другие» (1987), одного из последних больших сочинений поэта. Анализ «источников» этой реплики позволяет охарактеризовать итоговую систему представлений Самойлова об истории русской литературы и выявить важнейшие ценностные ориентиры поэта.

Речь пойдет не о прямом воздействии литературного текста на «жизнь», а о неизбежном промежуточном шаге – истолковании текста влиятельными критиками, определяющем его читательское восприятие. Основываясь на своих подробных разборах двух чеховских рассказов, «Душечки» и «Агафьи», я постараюсь продемонстрировать искажающее влияние интерпретаций, предложенных соответственно Л.Н. Толстым и Д.С. Мережковским, на общественное бытование этих текстов.

Доклад будет строиться вокруг того, что в дворянской культуре выкристаллизовался особый тип писателя, после 1917 года ставший «исчезающим видом»: с отменой дворянства как класса отмерло и его представительство на культурной арене. Авторы, подпадающие под указанный тип, по большей части эмигрировали. В Париже и Берлине они создали новый для русской литературы канон: эмигрантский дворянский Künstlerroman, повествующий о юном дворянине, который становится – в царской России или в эмиграции – «художником». Этот персонаж всегда выражает артистическое credo своего автора, а в половине случаев к тому же является автобиографическим. На мой взгляд, прагматические цели эмигрантского дворянского Künstlerroman’а состояли в том, чтобы запечатлеть «исчезающий вид» «художника»-дворянина, а если повезет, то при падении коммунистического режима предложить его в качестве ролевой модели для подражания, которая бы, в свою очередь, отменила тот тип homo soveticus’a, что усиленно насаждался советским Bildungsroman’oм. Все это – преамбула к разбору «Жизни Арсеньева» с точки зрения того, как Арсеньев, alter ego Бунина, формировался в дворянско-писательской среде и, впитав этот опыт, врастал в русскую литературу.

Пушкинский прогноз, высказанный по поводу «Горя от ума», сбылся в полной мере. Однако не только грибоедовские слова и целые фразы начинали жить своей отдельной жизнью в самых неожиданных контекстах. Та же судьба ожидала и некоторые особенно удачные фразы из французских водевилей. В докладе будет рассмотрена судьба трех таких водевильных цитат: слова «коленкор», которое приобрело новое значение после водевиля Э. Скриба и А. Дюпена «Битва гор» (1817), фразы «Возьмите моего медведя» из водевиля того же Скриба и Ксавье «Медведь и паша» (1820) и наконец, выражения «Чай госпожи Жибу» из «гривуазной пьесы» Т. Дюмерсана «Госпожа Жибу и госпожа Поше» (1832).

Стихотворение Боратынского "Старательно мы наблюдаем свет..." - один из немногих поэтических текстов первой трети XIX века, осмысляющий поговорку как феномен культуры. Однако не вполне ясно, как поэт понимал поговорку. В докладе пойдет речь о статусе паремий в первой трети XIX в., который, в свою очередь, позволит уточнить поэтику стихотворения. В свете культурного контекста стихотворение Боратынского предстает уникальным текстом, который, работая с разными культурными дискурсами, иконически передает характер человеческого мышления.

В докладе будут рассматриваться случаи, когда поступки и реплики в реальных, а не вымышленных, ситуациях могут рассматриваться как цитаты или воспроизведения некоторых архетипических тем, сюжетов и т.д. вплоть до вполне конкретных текстов. Особенно интересны случаи, когда прецедент осознается участниками: «…и поняли мы, Что мы на пиру в вековом прототипе На пире Платона во время чумы». Простейшим случаем является отождествление персонажей: новый Расин, балканский Горький. Следующий шаг: отождествление персонажей в сюжете (например Павел I – Гамлет). Более тонкие случаи – когда всю ситуацию можно считать намеренной или бессознательной цитатой из конкретного текста.

Если шизофрения, согласно гипотезе Тимоти Кроу, есть плата Homo Sapiens за пользование языком, то бред, по нашему мнению, можно назвать платой человека за пользование культурой. При этом встроенность бреда в культуру, зависимость его от культурных контекстов может быть рассмотрена, учитывая такие аспекты, как соотношения языка и мышления, текста и реальности, происхождение языка и генезис внутренней речи. При таком подходе когнитивно-культуральные концепты «языковая картина мира», «языковая личность», «ядерные сюжеты», «фабула», «сюжет» и многие другие начинают приобретать новое звучание и развитие. Об этом и пойдет речь в докладе.

В романе Т. Манна «Доктор Фаустус», посвященном немецкой трагедии 1933 – 45 гг., заявленным двойником главного героя, композитора Адриана Леверкюна выступает англист – переводчик Рюдигер Шильдкнап, чья поведенческая программа холодно-отстраненного наслаждения жизнью одновременно продолжает его литературную деятельность, и продолжается ею. Это соотносит его с формальным антиподом того же Леверкюна — рассказчиком (и опосредованно — автором), чье слово в романе, по сути, не выражает предмет, а метонимически продолжает его, – делая читателя компонентой вновь созданной действительности. Литература программирует свое продолжение жизнью, поскольку становится ее новой формой.

В докладе пойдет речь о хрестоматийном платье героини «Алисы в стране чудес». Будет рассмотрена история возникновения этого образа и его дальнейшие трансформации. Платье Алисы впервые нарисовал сам Льюис Кэрролл, а для первого издания повести – Джон Тенниел. Все детали этого наряда вошли в историю костюма – и само платье, и фартук, и ободок, и туфли с ремешком. Платье Алисы стало популярным в детской моде последних десятилетий 19 века, и затем претерпело множество трансформаций. Изначально черно-белые иллюстрации Тенниела в последующих изданиях обрели цвет, а после диснеевского мультфильма в массовой культуре закрепился синий вариант с белым фартуком. В последнее время наряд Алисы популярен в Японии как костюм для косплея, вписываясь в эстетику каваии.

Главная функция писем военного времени, по определению Инны Лотман, была в сообщении: „Мы живы, нам можно писать“. "Все остальное – архитектурные украшения". Основными "украшениями" были умолчания о реальной жизни и попытки реконструировать утерянный мир семьи и интеллектуального общения сообщениями о привычном: книгах, поэзии Гейне, обсуждением проблем изучения французского языка и т.п. В докладе будет рассмотрен также сюжет о встрече Ю.М. Лотмана с виленским доцентом и сделана попытка объяснить его возникновение.

В «Страстях Перпетуи и Фелицитаты» (Passio Perpetuae et Felicitatis) рассказывается, как в пригороде Карфагена в 203 г. арестовали, а затем казнили, несколько молодых катехуменов и присоединившегося к ним их наставника, катехизатора Сатура (Сатира). В Passio входят наряду с анонимными богословскими Прологом и Эпилогом и рассказом безымянного современника событий о происходившем в тюрьме и на арене со зверьми собственноручные тюремные Записки самой Перпетуи. В них она рассказывает среди прочего о четырех ее сновидениях (это единственное до 4 века собственное сочинение женщины-христианки); следом за ее Записками составитель поместил описание пророческого Видения посмертной участи мучеников, составленное от лица катехизатора Сатура. В докладе делается попытка обосновать, почему, на наш взгляд, четыре сна Перпетуи эта незаурядная двадцатидвухлетняя женщина действительно видела и записала то, что видела. Для сравнения используются параллели образов и мотивов этих снов с записями сновидений, сделанными современными антропологами и психологами. А сон или видение Сатура о том, как, покинув плоть, мученики отправятся на небо, не имеет примет реального сна. Это не исключает того, что видение о посмертии мучеников было, но каким бы ни был импульс к написанию Visio, оформлено оно было как учительное и утешительное сочинение, без нарушения логики и связности, без "непонимания" и прямой не интерпретирующей передачи сновидцем зрительных образов и пережитых ситуаций. Доклад представляет собою, таким образом, опыт сопоставления "дикорастущей" литературы, которая ставит перед собой не литературные, но только прагматические, жизненные, задачи (что не мешает исключительной яркости и символической насыщенности описаний), с литературной и богословской обработкой, вполне возможно - реального видЕния Сатура.

В докладе будут рассмотрены случаи нарушения языковых конвенций в связи с воззрениями Толстого на природу знака.

В докладе рассматриваются случаи обращения М.Л. Гаспарова к теме зауми в «Записях и выписках» - от детских воспоминаний о странных и смешных именах до историко-литературных комментариев к чужим текстам и едкой критики филологической теории «кварка», предложенной Вяч. Ивановым. В «Записях и выписках» Гаспаров несколько раз обращается к проблеме заумного языка, пряча ее важность для своих размышлений о значении слова и поэзии под игровой маской и дразнящей манерой изложения.

В докладе прослеживается история гипотезы, согласно которой Пушкин в 1829 г. поехал на Кавказ и в действующую армию с целью убежать в Турцию, а оттуда на Запад. Восходящая к неверно понятой фразе Тынянова и сценарию кинофильма «Путешествие в Арзрум» (1937), она пользуется популярностью и в наши дни, хотя легко опровергается известными биографическими и военно-историческими фактами.