Иваницкий Александр Ильич

«Серапионовы братья» (1815-1821) Э.Т.А. Гофмана во многом переводят в новое качество выдвинутый романтизмом жанр «фрагмента». Составляя «сумму» своего творчества, Гофман превратил членов литературного кружка не только в авторов, но и критиков его вещей. «Остранение» собственного текста утвердило двойную «оптику» взгляда на каждый из анализируемых в цикле ключевых концептов немецкого романтизма: искусства, эроса, волшебства и их взаимосвязей. В итоге иронически «остраняется» сам романтизм - но на основе выдвинутого им же фрагментирования сюжета. Стратегией стиля утверждается непрерывная самопроверка с непредсказуемыми целью и результатом.

Религиозная живопись нидерландского «золотого века» отразила подспудный, но радикальный сдвиг самосознания фламандского мира под влиянием обновленной религиозной доктрины и художественной эволюции. Предреформационное т. н. «Новое благочестие» сакрализовало индивидуальный и интимный опыт приобщения бюргера библейско-евангельской «сакре». В свою очередь заимствованные элементы ренессансного реализма превратили фламандский мир из поля духовного приобщения «сакре» в его самодостаточный предмет. Соответственно, готическая складка одежды, «реалистически»» проявляющая телесно-душевное естество современного фламандца, отразила его приобщение не внележащему, а собственному идеалу.

В пока неопубликованном докладе М. Велижева, посвященном «Выбранным местам из переписки с друзьями» (1847) было показано, что открывающее книгу духовное завещание имеет все признаки нотариального. Это отражает систематическую зеркальную перекодировку у позднего Гоголя (и в том числе в «Переписке»): «спиритуализацию» светских государства, права и службы. Ее мотивная подоплека (проясняющая сквозную логику художественной эволюции писателя) выглядит следующей. Перебравшись в Петербург в конце 1820-х годов, Гоголь во многом сохранил фольклорное восприятие зла как происков нечистого, воплощенное в «Вечерах на хуторе близ Диканьки». Однако в «Петербургских повестях» и прежде всего в 1-й редакции «Портрета» глобализация зла превратила фольклорного черта в библейского дьявола, угрожающего миру «последним», апокалиптическим вторжением. В столице империи, включающей церковную иерархию в общегосударственную, Гоголь именно последнюю сделал главной опорой в борьбе добра и зла и, соответственно, главной мишенью инфернальной (замещающей) атаки. Это раздвоило для Гоголя смысл Петербурга, представшего в «Ревизоре» источником сначала всеобщего искушения, а затем – суда над ним. В «Развязке “Ревизора”» это подвело Гоголя к отождествлению государства и человеческой души, а в «…Переписке» - к замыканию всеобщего спасения от нечистого на собственном духовном опыте.

Е.М. Мелетинский показал, что Клейст фактически создал повествовательную модель немецкой новеллы, первым в малой прозе немецкого романтизма сконструировав  образ сознания повествователя, в котором парадоксально соединяются  хронист, протокольно передающий последовательность событий (почти всегда имеющих эпическое измерение) и отрешенный от их подоплеки, - и драматург, соприсутствующий его кульминационным эпизодам и образно фиксирующий их детали, - что  возводит новеллы Клейста  к его драмам. Такой тип повествователя рождается, по-видимому, из переосмысления Клейстом двух ключевых концептов немецкого романтизма: истории и чуда. Первая впервые предстает поступательной и необратимой, а чудо – ее драматически проявляющимся провиденциальным признаком, в котором герой интуитивно угадывает свое место и призвание в необратимом (то есть историческом) бытии.