«Амбивалентность» - одно из главных понятий Михаила Бахтина, применявшееся им для объяснения карнавального смеха и слова, - само недостаточно объяснено в бахтиноведении. Его генезис остается невыясненным, а его концептуальная интерпретация односторонней. В докладе будет сделана попытка найти ему место в историческом контексте развития общественных наук, определив его соотношение с социологическим понятием амбивалентности сакрального, - а в итоге показать, каким образом различные дисциплины, в частности, социология и филология, могут изучать одни и те же явления культуры.

В ходе доклада будут представлены материалы и результаты диссертационного исследования, посвященного описаниям путешествий в агиографии IX-XII вв. Мы рассматриваем, какие объекты окружающего пространства попадают в поле зрения агиографов при описании путешествий, как именно и насколько подробно они описаны. Важным аспектом является соотнесение этих описаний с библейскими и античными литературными образцами, на которых базировалась в своем развитии византийская агиография. Этот вопрос имеет особую актуальность, так как только в последнее время в научном сообществе преодолено мнение, что агиографическая литература бесконечно воспроизводит одни и те же образцы и не подвергается никаким влияниям. Очевидно, что континуитет и влияние традиции, широкое использование топосов и клише действительно характерны для такого типа литературы. Но внимательное изучение того, какое именно художественное выражение имеют эти топосы, их внутренне развитие и взаимодействие, отчетливо демонстрирует, что агиография развивается, впитывает общие литературные тенденции, отражает социальные и культурные изменения.

Пространство public history представляет собой питательную среду для "естественных" и рукотворных мифов, идеологических и пропагандистских манипуляций, стереотипов и предрассудков. Часто профессиональные историки ставят просветительскую задачу - способствовать разоблачению этих "искажений" посредством ознакомления публики с подлинными историческими фактами. Однако такой подход, как правило, оказывается неэффективным, так как "народная" история и история историков как два различных типа знания существуют по совершенно разным законам.
По мнению автора доклада, поиск альтернативы лежит в сфере сетевых медиа, культивирующих активность пользователя, диалогическое взаимодействие, дискуссионность.
На заседании будут представлены два мультимедийных продукта, которые могут служить критическими фильтрами для рецепции и даже производства исторического знания в Интернет-пространстве. Основой обоих продуктов является попытка дискурсивного синтеза, который достижим, по мнению автора, как взаимодействие четырех дискурсивных стратегий.

Восточная сказка У. Бекфорда, опубликованная в Париже в 1787 году, спустя почти сто лет привлекла внимание Стефана Малларме, написавшего к изданию 1876 года предисловие. В настоящем докладе будет дан один из возможных ответов на вопрос, в чем же причина возрождения интереса к этому сочинению и насколько оно повлияло на писательские стратегии рубежа веков, в частности, на Ж.К. Гюисманса.

В докладе будет рассмотрено движение строфики поэта от «нейтральных» традиционных строф (в основном – четверостиший), характерных для его ранней поэзии, к более сложным, нетождественным, в которых отчетливо проявилось общее движение Мандельштама к гетероморфности стихотворной речи.

В докладе будут подведены итоги шестилетнего участия в совместном проекте ИВГИ им. Е.М. Мелетинского и Общества бесермян в Удмуртской республике по изучению культурного и музейного пространства бесермян северной Удмуртии. Будет показан новый фильм "Моление" в котором рассказывается о национальном празднике бесермянского народа Кырбан и о бытовании бесермянских напевов.
Слушатели познакомятся с сайтом www.besermyane.ru, в котором собраны материалы по итогам экспедиций РГГУ в северную Удмуртию.

Более полувека назад открытие «барокко» во многом перевернуло представление о французском XVII веке, усложнив его внутреннюю периодизацию, и поставив под сомнение литературный канон. Сегодня исследователи все чаще используют для характеристики той же эпохи термин «галантность», постепенно обретающий статус метакатегории. Доклад посвящен этой новой комбинации «слов и вещей», и связанных с нею исследовательских возможностях.

Будет представлено жизнеописание одной из самых противоречивых и загадочных фигур Русской революции – Якова Блюмкина. Наибольшее внимание будет уделено взаимоотношениям с Осипом Мандельштамом и Сергеем Есениным, участию в событиях 6 июля 1918 г. и в попытке советизации Ирана, киевским приключениям, а также жёнам и возлюбленным Блюмкина.

Швейцарец Фредерик-Сезар Лагарп (1754–1838) был наставником великого князя Александра Павловича, будущего императора Александра I, с 1783 по 1795 год. В середине 1795 г. уволенный в отставку Лагарп уехал на родину и с тех пор виделся со своим царственным учеником только дважды – в 1801–1802 г. во время своего вторичного приезда в Петербург и в 1814–1815 г. в Париже и Вене. Но переписка его с великим князем, а затем императором, продолжалась до конца жизни последнего. Вся она сохранилась, причем Лагарп не только копировал все письма, и свои, и своего адресата, но и в разные годы сопровождал их обстоятельными примечаниями. В 1978-1980 г. в Швейцарии были изданы три тома переписки Лагарпа с Александром и другими представителями дома Романовых (благо вся переписка шла по-французски). Однако книга эта в России труднодоступна, а для тех, кто не знает французского, недоступна вовсе. По инициативе директора ГАРФа С.В. Мироненко и профессора исторического факультета МГУ А.Ю. Андреева было предпринято русское издание этой переписки. В конце 2014 года вышел первый том. Остальные два – в работе. На презентации профессор Андреев расскажет о сложностях, которые стояли перед публикатором переписки (поскольку подлинники и копии писем хранятся в архивах и Москвы, и Лозанны, и многие документы остались вне поля зрения швейцарских публикаторов) и о судьбе Лагарпа при русском дворе. Переводила письма В.А. Мильчина. На презентации она расскажет об особенностях работы над этим переводом.

С точки зрения XVII века "Мысли" Паскаля (1623-1662) текст не завершенный и не совершенный, не является произведением. Однако произведение как таковое определяет наличие воли автора в той или иной мере. В "Мыслях" авторская воля явно выражена в замысле, в двух частной архитектонике, в основных концептах/понятиях, что "прошивают" текст.
Рассуждение о поэтике "прерванного текста" "Мыслей" сопряжено с особым вниманием к лаборатории писателя. Принцип отношения к тексту "Мыслей" как незавершенной структуре, как к произведению, открытому, оставшемуся в процессе становления, позволяет определить стиль Паскаля как "ядерный".
Описания модели архитектоники "Мыслей" дает целостный взгляд на незавершенный текст и возможность нахождения порядка произведения. Сопоставление части (фрагмента) с целым (архитектоникой замысла) определяет художественный эффект "Мыслей", а также их место в истории литературы. Богатая история рецепции показывает осмос текста и произведения, когда к воле автора присоединяются издатели и толкователи. Одни складывают из незаконченного произведение (Пор-Рояль, Брюнсвик), другие "работают" с текстом, выбирая фрагменты для создания своих произведений (Сюарес, Пеги, Мориак, Клодель).
В качестве примера «ядерного» стиля "Мыслей" выбран фрагмент "О трех порядках". Тематика, структура, композиционный принцип аналогии, стилистические приемы, языковая цельность этого текста составляют ядро, от которого можно выстраивать макроструктуру и композиционную перспективу произведения. Если распространить идею о трех порядках, раскрытую во фрагменте на собственно "паскалевский текст", то она становится его контрапунктом и принципом организации художественного мира писателя.

Символизм «чистого воздуха» имеет разветвленную сеть значений в европейской культуре Нового времени. Но как бы ни был богат культурный символизм "чистого воздуха" и табачного дыма – преимущество «чистого воздуха» перед «загрязненным», как правило, не подвергалось сомнению.
Трагический лагерный опыт Варлама Шаламова позволяет не просто усомниться в позитивности обонятельного знака «чистый воздух», но и доказать, что, при кажущейся «очевидной» положительной коннотации, смысл этого ольфакторного знака может быть полностью вывернут наизнанку.
В докладе на материале рассказов Шаламова анализируется ольфакторная иерархия лагерного мира. Автор стремится, опираясь на ряд современных научных исследований, доказать гипотезу, что наше сенсорное, в частности, ольфакторное восприятие выстроено культурой так же, как ею выстроено наше зрительное восприятие и телесность.

Когда Рабиндранат Тагор (1861–1941) в 1913 году получил Нобелевскую премию по литературе, его поэзию, драматургию и прозу стали активно переводить на русский язык – и переводили вплоть до 1929 года, «года Великого перелома». Потом до 1955 года практически не переводили. Во второй половине 1950-х вышло восьмитомное собрание сочинений Тагора, в 1962–1965 гг. – двенадцатитомное. В обоих случаях поэзия Тагора переводилась с бенгальского языка по подстрочникам. Переводы поручались многим поэтам, в том числе – Анне Ахматовой, Борису Пастернаку, Давиду Самойлову, Марии Петровых.
Пастернак перевел несколько стихотворений Тагора для восьмитомника. Но не все эти переводы были потом перепечатаны в двенадцатитомнике. По-видимому, некоторые из них были сочтены слишком вольными – и новые переводы тех же стихотворений были заказаны Давиду Самойлову. В результате мы имеем несколько стихотворений Тагора, переведенных и Пастернаком и Самойловым. Два поэта как бы заочно соревновались друг с другом.
В докладе будет рассмотрен один «эпизод» этого «соревнования»: два перевода одного из поздних стихотворений Тагора. Перевод Пастернака, действительно, весьма далек от оригинала, но этот перевод стал довольно известным (хотя бы судя по Интернету) русским стихотворением. Самойлов, очевидно, поставил перед собой задачу сделать перевод, максимально близкий к оригиналу и по форме, и по содержанию. Форма перевода, действительно, весьма похожа на форму оригинала. Но по своему смыслу перевод Самойлова оказался всё же далек от подлинника. И перевод этот вряд ли стал заметным вкладом в русскую поэзию.

Мы рассматриваем романтический персонаж «прекрасной еврейки» во французской литературе, анализируем его в контексте идеологии раннего европейского романтизма и затем исследуем влияние этого персонажа на еврейские женские фигуры в русской литературе и литературе на идише. В русской литературе мы выделяем также персонаж «хорошенькой жидовки» фольклорного происхождения и сопоставляем его с романтическим персонажем «прекрасной еврейки». В литературе на идише прослеживается прямое заимствование персонажа «прекрасной еврейки» и попытки конструирования собственного персонажа «прекрасной нееврейки» как еврейского аналога европейскому персонажу.

В докладе будет представлена творческая биография журналиста и драматурга И. Б. Фейнермана (литературный псевдоним И. Тенеромо) (1863–1925) на основе архивных материалов фонда С.А. Венгерова в ИРЛИ, рукописных отделов Государственного Музея Толстого, Театрального музея им. Бахрушина, личного архивного фонда И. Тенеромо в РГАЛИ,мемуарных свидетельств о нем И.Л. Толстого, С.А. Толстой,а также близкихк кругу семьи Толстых: учителя И.М. Ивакина, гувернантки А. Серон, толстовцев П.И. Бирюкова, А.С. Буткевича, М.А. Шмидт и других. Особое внимание будет уделено истории участия И.Б. Фейнермана в движении толстовцев в 1880-х – 1890-х гг., отраженной в его переписке с писателем(1885–1906), в сборниках воспоминаний И. Тенеромо о Л.Н. Толстом, изданных в 1906, 1908 и 1912 гг., а также в пьесах, написанных И. Тенеромо для русского театра.

И. Тенеромо был автором сценария первого игрового фильма о Л.Н. Толстом «Уход великого старца» (1912), снятого режиссерами Яковом Протазановым и Елизаветой Тиман. По замыслу создателей фильма, картина должна была стать одним из заметных культурных событий, приуроченных ко второй годовщине смерти великого классика, однако по требованию С.А. Толстой и Л.Л. Толстого лента была запрещена к показу на территории России, но с успехом шла за рубежом. В докладе будут рассмотрены отклики кинематографической прессы России на цензурный запрет фильма, а также мемуарные свидетельства первых российских кинематографистов, высоко оценивавших художественное значение этой работы.

Независимая исследовательская лаборатория TheatrumMundi совместно с ИВГИ им. Е.М. Мелетинского проводят круглый стол «Эпистемология зрителя», посвященный различным способам теоретического осмысления и описания позиции зрителя (прежде всего, театрального, но не только) в европейской культуре от раннего Нового времени до наших дней. Зритель как вовлеченный или отстраненный наблюдатель, как свидетель значимых событий, как представитель публики и, соответственно, публичной сферы, как социологический конструкт, как заранее заданное направление взгляда, -- эти и многие другие способы концептуализации присутствуют и в исследовательской литературе и, в меньшей мере, в художественной и театральной критике. Помимо объективных факторов, это объясняется тем, что разговор о зрителе предшествующих эпох имеет отвлеченный характер, тогда как попытки описать современную ситуацию зачастую приходят в противоречие с непосредственным зрительским опытом тех, кому они адресованы. Подобное балансирование между теорией и личным опытом, по-видимому, должно быть выведено на первый план и стать конструктивной частью эпистемологии зрителя, о которой пойдет речь.

Волшебные сказки из сборника братьев Гримм включают в себя сюжетно-мотивные заимствования как из мифологических комплексов (германского, античного, индийского), так и из новоевропейских литературных феноменов: куртуазного романа, итальянской новеллы Возрождения, сказочного эпоса "1001 ночь", французской галантной сказки и др. Это позволяет видеть гриммовские сказки не только предметом, но и средством анализа немецкого коллективного сознания Нового Времени, которое перципирует новые социальные и доктринальные реалии фундаментальными для себя архаическими моделями мира. Возникающие в сборнике функционально-смысловые взаимозависимости этих моделей можно проследить, отталкиваясь от сказки "… о добром молодце, который страха не знал» (№ 4), где эти модели определяют различные коды опознания "свой – чужой", варьируемые героем.

Семинар будет посвящен обучению методам самостоятельной работы авторов с российским индексом научного цитирования (влияние на увеличение числа публикаций и цитирований в РИНЦ, повышения индекса Хирша, получение различных статистических сведений, необходимых для научных отчетов и др.).

Ровно двести лет назад Александр I подписал в Париже Акт о создании "братского христианского Союза" между монархами всей Европы. А спустя несколько месяцев в глухой австрийской деревушке появилось на свет стихотворение, которому суждено было стать самым известным в мире рождественским гимном, переведенном и исполняемом на десятках языков – Stille Nacht, heilige Nacht.
Есть ли связь между этими событиями? Почему праздник Рождества Христова был особенно дорог Александру I? Какие отзвуки идей российского императора были созвучны «рождественской мистерии» западного христианства в первые десятилетия XIX в., и был ли у Александра I свой собственный, личный вклад в историю празднования Рождества на западе и на востоке? Некоторые из этих вопросов можно попытаться осмыслить не только из общих принципов, но и сложив мозаику из, казалось бы, случайных фактов, находок и наблюдений, которые, взятые воедино, лучше высвечивают особенности личности российского императора и его связь с европейской культурой.

В 1842 году в Париже вышла книга «Сцены частной и общественной жизни животных». Это сборник, для которого тексты написали знаменитые французские писатели, а иллюстрации выполнил замечательный рисовальщик Гранвиль. Сквозной сюжет сборника – история о том, как животные собрались на свою Генеральную ассамблею и решили эмансипироваться от человека, а для этого – рассказать каждый свою историю. Поэтому все тексты, вошедшие в сборник, – это монологи того или иного животного: Зайца-конформиста, Медведя-байрониста, Воробья-искателя справедливости, Пингвина-искателя счастья, Лиса, которого угораздило влюбиться в Курицу, Пуделя, сделавшегося театральным критиком, английской и французской Кошки, ставших жертвами легкомысленного соблазнителя, и проч., и проч. Обстоятельства жизни этих персонажей – звериные, а проблемы, разумеется, – человеческие. Более того, как мне кажется, этот сборник – разумеется, на свой лад – ставит и решает одну из главных проблем европейского романтизма. О том, почему авторы избрали своими героями именно животных, и пойдет речь в докладе.

В конце 70-х гг. XX века в научный обиход входит французский термин mise en abyme. Под ним понимается приём, направленный на изображение процесса создания произведения в самом произведении, который может выражаться различными средствами: от авторской саморепрезентации или комментирования ? до внутренней редупликации элементов сюжета или формы. Термин вводится в 1893 г. А. Жидом для обозначения особой повествовательной техники, благодаря которой автор изображает себя в процессе творчества. Название фигуры mise en abyme восходит к геральдическому термину, «abyme» (старофр. «бездна»), который в геральдике обозначает уменьшенный вариант копии герба, или изображения на нем, помещенный в центр щитка. Идея «внутренней рефлексии» подхватывается французскими модернистами и постмодернистами и становится одним из наиболее продуктивных приемов для обновления повествовательного языка. Так, mise en abyme становится одним из основных текстообразующих принципов в «новом романе» А. Роб-Грийе, М. Бютора, К. Симона, к этой технике обращаются в экспериментальных текстах такие авторы как М. Дюрас, Ф. Соллерс и др. При этом mise en abyme выходит за рамки собственно текстового воплощения и затрагивает различные виды искусства: от живописи и театра сюрреализма до фотографии дадаизма. Почему искусство XX века тяготеет к герметичности, реализуемой сквозь идею внутреннего зеркала? В докладе предполагается рассмотреть основные векторы изучения mise en abyme во французском искусстве XX века и привести размышления о семиотической природе и возможных барочных источниках этого феномена.

Предлагаемые вопросы к дискуссии:
1. Можно ли назвать Мандельштама (с 1914?) «еврейским соловьем русской / советской империи»?
2. Каковы источники и составные части «имперского» мировоззрения Мандельштама?
3. Можно ли сказать, что отношение Мандельштама к узловым историческим событиям (войны, революции, убийство царя, приход сталинской диктатуры и т.д.) «колебалось вместе с линией партии (эсеров)»?
и др. вопросы.

В докладе будет показан имманентный – безличный и вневременной – характер истории, как ее мыслили русские формалисты, и проанализирована их теория литературной эволюции, которая также основана на имманентных, чисто энергетических процессах мимесиса и лишена сущностной или структурной целостности. Недопонятые современниками, эти идеи ОПОЯЗа сохраняют актуальность для современной методологической рефлексии гуманитарных наук. Особенности опоязовской теории будут демонстрироваться путем ряда сопоставлений с концепциями других ученых, работавших как в литературоведении, так и в иных дисциплинах, – К.М. Бэра, Я. Буркхардта, Г. Тарда, Ф. Брюнетьера, М. Бахтина и других.

Недавние раскопки синагоги IV–V вв. н.э. в восточной Галилее (рук. проф. Дж.Магнесс) обнаружили среди прочего уникальную мозаику на сюжет, не относящийся к Ветхому Завету. Гипотетическая интерпретация сюжета открытого в 1913 г. как относящегося к истории Маккавеев (об этом мы писали в издании Четырех книг Маккавеев в 2014 г.), получила надежное, с нашей точки зрения, подтверждение, когда в 2014 была раскрыта верхняя часть мозаики. Сюжеты Маккавейских книг известны и популярны в христианских иллюминированных рукописях, церковной, а затем и светской живописи и графике. Существующие еврейские ренессансные книжные миниатюры и артефакты на Маккавейские сюжеты возникли преимущественно в Италии под влиянием христианских текстов и христианского искусства. Мозаика из деревни Хуккок – пока единственное античное и при этом еврейское изображение, относящееся к Маккавейскому восстанию.
В докладе сопоставляется интерпретация сюжета мозаики c формой главного хануккального предмета - девятисвечника, а также правилами обращения с этим светильником. Мы приходим к выводу, что еврейская традиция сохранила символический предмет и ритуал, а их символическую «программу» – историю девяти мучеников – сохранила (как и сами книги Маккавеев) христианская традиция. Открытие мозаики позволяет установить связь семантики вещи и ритуала с нарративом, который оторвался от нее примернополторытысячи дет тому назад, и сравнить вторичную символическую интерпретацию хануккального светильника в позднейшей еврейской традиции с первоначальной семантикой рассказа о мучениках.

В докладе будет представлена готовящаяся в настоящее время к изданию переписка «из трех углов». Ее участники: находящийся большую часть времени в пути русский император Александр I, его жена, изнывающая в царственном одиночестве в Петербурге. И его сестра Мария Павловна, ставшая с 1804 года женой наследного герцога Карла Фридриха Саксен-Веймарского, вынужденная покинуть блистательный Петербург и отправиться в «германские Афины», чью репутацию Афин она длительное время оценить не может.
Переписка охватывает тем самым более 20 лет и отражает все те изменения, которые происходят в культуре, в истории, в политике, а главное – во взаимоотношениях людей, искренно друг к другу привязанных, но которых безжалостно то сводит, то разводит история и время. Даже если эти люди – монархи.
Будучи ценным историческим документом, переписка позволяет поднять вопросы (и отчасти дает на них ответы) собственно литературного и историко-культурного свойства. Что означает тот экзальтированный слог первых после разлуки писем Александра к Марии Павловне и vis versa, похожий более на стиль писем расстающихся любовников, чем брата и сестры? Что представлял собой негласный этикет царской переписки, и что могла и не могла себе позволить юная сестра императора, оказавшаяся в эпоху наполеоновских войн во вражеском стане, призванная защищать одновременно интересы и своей новой, и старой родины. Несколько случаев «выхода из этикета», которые обнаруживаются в сохранившихся письмах Марии Павловны к Александру, представляют в этом смысле особый интерес.
Особое внимание будет уделено семейным взаимоотношениям участников переписки во время Венского конгресса, которые восстанавливаются также и по дневникам Марии Павловны и ее переписке с матерью, вдовствующей императрицей Марией Федоровной.